Саммари: Если однажды ваш начальник предложит вам одно Примечание автора: Фик написан по фильму " Two Weeks Notice".
Саммари: Если однажды ваш начальник предложит вам одно Примечание автора: Фик написан по фильму " Two Weeks Notice". Одно из самых известных направлений их деятельности - поиски. Я попробовал царапать ребром (гранью) половинки этого каменного шара. Но энергия плашки гораздо ниже, чем у целого дерева. щель, возникшая на разломе земной коры, где две тектонические плиты чуть отошли друг от друга. Лола "Хроники", Иллия " Две половинки - одно целое ", "Дикие", девочкам вариант с Гарри Поттером, Роном, Драко-как-его-там.
Иллия Рон. Из-под Ее руки узорной вязью строки. Любовь и жертвенность, предательство,пороки- Вся жизнь,которая играя,замерла. На кончике. Рецензия на «Х. Р. Это сладкое слово-свобода Гл. 5» ( Иллия Рон) Очень нравится. Удачи с Рецензия на «Роман. Две половинки - одно целое. Часть 1.
ИДЕОЛОГИЯ ХРИСТИАНСТВА ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ В ЕГО АПОКРИФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (ТРИ СТОЛПА ХРИСТИАНСТВА). Художник решительно отказался делать портрет по какому бы то ни было описанью, но подрядчик все приставал, постепенно поднимая плату, и довел ее наконец до двух тысяч рублей. Художник соблазнился и обещал приготовить через две недели. Когда в назначенный день заказчик пришел в мастерскую, художник приподнял занавес над картиной и показал ему свое произведение.
Подрядчик сначала с недоумением отступил несколько шагов, а потом, всплеснув руками, воскликнул:. — Родитель мой, родитель! Да как же ты изменился после своей смерти! Если б не бородавка на носу, так ни за что бы тебя не узнал.
И такое же восклицание мы с полным правом можем сделать, рассматривая на наших иконах изображение любого святого, да и самого Иисуса Христа:. — Святые отцы! Святые отцы! Да как же изменились вы все после вашей смерти. И эта посмертная перемена их произошла не в одной живописи, а также и во всех церковных биографиях.
Если б не бородавки на носу в виде точного обозначения имени того, к кому относится рассказ, то и сам святой, прочитав свое жизнеописание, никогда не догадался бы, что дело идет о нем. А как же быть, если нет бородавки? Как быть с деятелями действительной древности, когда еще не было официально зафиксированных имен, а только прозвища, вроде Стойкий (Константин, по-гречески), Светлый (Люций, по-латыни), Мужественный (Андрей, по-гречески) и т. д. Ведь, у всех более или менее известных людей того времени могло быть по нескольку прозвищ, а потому и сказания о них естественно расчленялись потом на ряд самостоятельных рассказов как бы о разных личностях. Вот, например, магометане насчитывают у бога 99 имен.
И если бы под каждым из этих имен развилось о нем особое сказание, то как узнали бы мы, что дело здесь идет о том же самом боге, а не о 99 различных и самостоятельных богах. Это же самое случилось и с основателем христианского богослужения, у которого было много прозвищ. В третьей книге «Христа» я уже показывал, как благодаря неточности восприятий у слушающего и говорящего человека, апперцепционно варьировались рассказы об основателе православного богослужения при переходе из уст в уста и как при их постепенном удалении в различные, и особенно в иноязычные места, образовалось, наконец, несколько, якобы, самостоятельных рассказов, совершенно не похожих друг на друга и кажущихся благодаря изменению прозвищ героя относящимися к различным лицам, местностям и эпохам. Наименее смещенной во времени апперцепцией деятельности основателя христианского причастного богослужения является, как я уже подробно разбирал в первой книге, жизнеописание Великого Царя (Василия Великого, по-гречески), отнесенного к 325—378 годам нашей эры, именем которого и называется полная православная литургия.
1. 1 Литургия Василия Великого, т. е. таинственное моление Великого Царя ( λιτουργία ) (от λιτή — лития, прошение, и όργια — оргия — таинственные священнодействия с вином, в честь Бахуса. Обычно производят последнее слово от έργον — дело, но только как же έργον обратилось в ούργία. Но и эта апперцепция является смещенной географически, так как место жизни Великого царя «Город Цезарей» (Кесария, по-гречески) локализируется в Азии, между тем как по общим соображениям (в I книге «Христа») это должна быть или Помпея или сам Царь-Град, потому что по-гречески Кесария и значит Царь-Город.
Вторая апперцепция — евангельская — переносит деятельность основателя христианского богослужения тоже в Азию, относя место его жительства «Город Святого примирения», в Эль-Кудс. в окрестностях Мертвого Моря, а время жизни в первый век нашей эры.
В ней он называется «Спасителем (Иисусом)». Третья апперцепция — библейская, — называя его тоже «Спасителем (Иисусом)», заставляет его привести «богоборцев» в Обетованную землю, текущую молоком и медом, тоже относя ее в окрестности Мертвого Моря и перемещая во времени за 1750 лет до основания христианской литургии, хотя и дает ему символом Рыбу, называя Навином, по-гречески ИХΘИС, анаграмматически Иисус Христос Θеу Ийос Сотер, т. е.
Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель. Четвертая апперцепция называет его Богом-Громовержцем (пророком Илией) и, локализируя там же, где и евангелия, сдвигает время его жизни за 1300 лет до действительного времени жизни основателя христианского богослужения. В этом случае, как и в евангелиях, он называется пророком, вознесенным живым на небо и долженствующим снова придти ( ТШБИ ), а в славянских былинах его уже прямо называют богом. Так, в одной болгарской песне говорится:. С ясным солнцем на лице. С месяцем на шее.
Звездами на теле. 2. 2. Боже Иленчè.
Сосъ ясно слънце на челò. Сосъ месечина на г'рлò.
Сосъ дробни звезде на снагà. (А. С. Фаминцын, Божества древних славян, I, 125). Пятая апперцепция называет его Великим Царем Мессией (Рэ-Мессу Миамуном, по-иероглифически) и относит время его жизни как раз почти ко времени Иисуса Навина, но сцену действия переносит в Миц-Рим, считаемый теологами за Египет. И интересно, что как под именем Рэ-Мессу (переделанном греками в Рамзеса II), так и под именем Иисуса Навина, он больше рисуется полководцем, чем пророком, напоминая сильно Александра Македонского, лишь с перемещением места действия.
Шестая апперцепция и, повидимому, наиболее близкая к действительности рисует его в виде царя-витязя Юлиана (по-русски — Илии), одновременно и философа и путешественника по отдаленным странам, но уже не основателя Христианской литургии, а только современника ее основателя, погибшего в 363 году нашей эры при возвращении из Персии. Седьмая апперцепция называет его Царем-Миротворцем (Соломоном), строителем храма единому Богу-Громовержцу, отодвигая его время за 1350 лет до действительного построения такого храма, а место жизни в Палестину вместо Царь-Града, причем не упоминается, что «Храм» имел вид открытого цирка. Я пропущу пока другие апперцепции, а теперь лишь дополню первую из перечисленных, где он называется Великим Царем (Василием Великим, по-гречески). Она была уже эскизирована в I книге «Христа», а теперь я только займусь разбором дошедшей до нас от его имени переписки со знакомыми и изложу важнейшую из приписываемых ему научных лекций — лекцию «О семи днях творения». Само собой понятно, что если б письма «Великого царя» дошли до нас в точности, то они были бы драгоценны в качестве исторических документов и даже могли бы подтвердить мой вывод о тожестве его с императором Юлианом.
Займемся же немного ими. I. О письмах Великого Царя и о письмах к нему. Неужели все, что мы имеем от его имени, — чистые апокрифы средних веков? Неужели никто не сохранил ничего подлинного из его произведений. Конечно, и здесь, как и в произведениях других деятелей того времени, все сомнительно, потому что мы имеем их сочинения только в печатных изданиях нового времени, а рукописей более раннего времени нигде нет на свете. Но мы не можем не отметить, что некоторые из писем «Великого Царя» имеют характер правдоподобия.
Дело в том, что если б средневековый теолог захотел что-нибудь сочинять от его имени, то он написал бы какое-нибудь религиозное увещание или толкование на евангелия и Библию в обычном прописном роде, а не какие-нибудь записочки к друзьям, в которых нет ни слова о религии. А между тем среди 300 слишком писем, приписываемых «Великому Царю», мы видим большинство таких, в которых нет ни слова о богословии. Вот, например, хотя бы его переписка с Либанием Софистом (314—393), «язычником и квестором императора Юлиана». Под № 359 издания Гарнье мы находим такой его ответ на присланный последним какой-то рассказ:.
«Читал я твой рассказ, многомудрейший, и пришел в крайнее восхищение. О, музы! О, науки! О, Афины! Чем дарите вы любящих вас! Какие плоды приносят те, которые, хотя бы и на короткое время, приближаются к вам! О, какой это многоводный источник! Сколько черпателей у него. Мне кажется, что я вижу собственными глазами, как этот человек в твоем рассказе перекоряется со своей говорливой женой. Вдохновленное слово написал ты на нашей земле, Либаний, ты один влагаешь душу в речи».
А вот и другое письмо к нему же. 3.
3 Письмо 339 издания Garnier; перевод я везде взял из издания Русской духовной академии, чтоб избежать подозрения в тенденциозности. «Ты, заключивший в своем уме все искусство древних, до того молчалив со мною, что не даешь и мне воспользоваться чем-нибудь. А я, если б было безопасно Дедалово искусство, прилетел бы к тебе, сделав себе Икаровы крылья. А так как воска нельзя доверить солнцу, то вместо Икаровых крыльев посылаю тебе слова, выражающие мою дружбу и сердечную любовь. Таково свойство моих слов. А ты, способный вести свои слова куда хочешь, молчишь, несмотря на свое могущество. Обрати же и ко мне источники, льющиеся из твоих уст».
Скажите сами: стоило ли подделывать такие записочки да еще от знаменитого христианина к знаменитому язычнику? Стоило ли даже и передавать их в продолжение полутора тысяч лет потомству через посредство десятков переписчиков, если б автор не считался такой необыкновенной знаменитостью, что каждое слово его казалось почему-то нужным сохранять навеки? Но есть и другое решение. Все это мог писать какой-нибудь Юлиан Эпохи Возрождения, ошибочно принятый за царя. А вот, и еще письмо того же «Великого царя» к кому-то из его учеников, показывающее, что во время его составления употребляли для писаний уже не трость, как говорится в Апокалипсисе, а гусиное, очиненное перочинным ножом перо. 5.
«Пиши прямо, чтобы рука не заносилась у тебя вверх и не опускалась стремглав вниз. Не принуждай перо ходить излучинами подобно Езопову раку. Пусть оно идет по прямой линии, как бы по нити, с помощью которой плотник избегает всякой непрямизны. Косое пасьмо не хорошо на вид, а прямое приятно тем, что не заставляет глаза читающего подобно молотильным цепам то подниматься вверх, то опускаться вниз, что и мне пришлось делать, читая написанное тобою, потому что строки твои лежали уступами. Когда мне необходимо было переходить от одной строки к другой, надо было бродить ( пальцем ) по твоим излучинам взад и вперед, как Тезею с Ариадниной нитью. Пиши прямо и не вводи ум в заблуждение косым и кривым твоим письмом».
4 № 333 обычной нумерации издания Гарнье. 5 Там же, № 334. И здесь опять нет ничего о святой Троице, как будто это пишет простой учитель чистописания, а не профессиональный святой. В 324 письме по нумерации Гарнье «Великий Царь» предостерегает врача Пасинику против интриганства какого-то Патрикия. «Да будет тебе известно, что этот превосходнейший Патрикий имеет в своих устах столько чарующей внушительности, что легко мог бы убедить даже Сармата или Скифа, в чем ему угодно, а не только в том, что ты мне написал. Но эти приятные слова исходят не из сердца, маска словами издавна в употреблении.
На словах такие люди добры и готовы предоставить свои предприятия любому на суд. А как скоро примутся за дело, то лучше и не подходи к ним! Пусть это будет между нами, ты же сам постарайся убедиться что этого человека не легко провести. Ты не смотри на благовидные речи, но подожди, что скажут дела». Все такие письма даются нам коллекторами без обозначения времени, а вот некоторые и из тех, которые приводятся даже и с датами (конечно, воображаемыми). Возьмем, хотя бы, письмо к префекту Модесту, 6 которого он титулует: Твое Высокородие (по-гречески).
6 Письмо 281 издания Гарнье. «Я вспомнил великую честь, оказанную мне тобою, когда ты предложил мне смелость писать Твоему Высокородию.
Я пользуюсь этим твоим подарком и радуюсь, что беседую с таким человеком, а у тебя теперь будет случай оказать мне честь твоим ответом. Я уже просил твоей снисходительности к моему товарищу старшине Елладию, просил снять с него должность распределителя податей и дозволить ему заняться делами нашего отечества. Теперь я возобновляю эту просьбу и прошу прислать приказ начальнику области об его избавлении от такого беспокойного дела». А между тем это тот самый префект Модест, которого биографы Великого Царя рисуют как жестокого, грубого человека, способного на все, который был прислан Валентом, чтоб отвратить «Великого Царя» от его нового учения.
В таком же почтительном роде приводятся и еще несколько его писем к тому же самому Модесту. Кому тут верить? Или эти письма были написаны еще в юности, и тогда мы должны признать за автором очень знатное происхождение. Аналогичные письма мы находим от имени «Великого Царя» и к Траяну, 7 у которого он просит защиты пострадавшему сановнику Максиму. Здесь упоминание об Илиаде заставляет насторожиться, так же как и упомиинание об Одиссее в письме к какому-то сановнику Авгурию. 8 Ведь это уже из времени крестовых походов.
8 Письмо 147 по Гарнье. «Это правда, что ты сделал хорошее, кроткое и человеколюбивое дело, собрав пленниц презренного Гликерия и прикрыв сколько можно общий наш позор. Собрав самовольно и самовластно юных девиц, из которых многие пришли к нему добровольно, так как юность склонна к подобным делам, он решился стать предводителем этого стада и, возложив на себя имя и одежду патриаршества, вдруг вознёсся высоко не каким-либо благовидным способом, или благочестием, но хватаясь за это средство к пропитанию, как за всякий другое предмет. Получив же от меня небольшой словесный выговор, он захватил с собой девиц сколько мог и, выждав ночи, предался с ними бегству. В это время было общественное собрание и отовсюду стекалось великое множество народу. А он вел с собою юных девиц и всех столпившихся кругом их, производя этим великое уныние среди благоговеющих и возбуждая много смеха среди невоздержных и готовых к пересудам.
И я слышу, что этот витязь со своим скопищем еще оскорбляет и бесчестит родителей тех девиц, которые хотели собрать рассеянных и со слезами припадали к своим убежавшим с ним дочерям. Все это обращается нам в общее посмеяние, и ты вели ему возвратиться ко мне вместе с девицами, так как он найдет во мне человеколюбие, если прейдет назад с письмом от тебя.
Убеди девиц возвратиться к нам, свидетельствуюсь перед тобою богом и людьми, что это не хорошо и не по уставам нашей церкви. Если Гликерий возвратится в добром порядке и с приличной скромностью, это будет всего лучше, а если нет, да прекратит он свое служение». А вот, еще письмо к областному правителю Антипатру, пе о чем-либо другом, как о квашеной капусте, относимое к 374 году. 10.
Но, ведь, это, читатель, ужас! Православный святой говорит о языческом Олимпе совсем без выражения своего омерзения. Такое письмо не могло быть сочинено впоследствии от его имени, оно могло быть только найдено в каком-нибудь монастерионе после средних веков и приписано «Великому Царю». Есть у «Великого Царя» письмо и о своем здоровье, 11 адресованное врачу Мелетию и относимое к 375 году (за три года до его смерти).
Оно интересно тем, что упоминает о суровой зиме и о перелете журавлей дающем возможность проверить место его составления, так как сомнительно, чтобы журавли улетали на зиму из Малой Азии или через нее. 11 Письмо 193 по Гарнье. «Мне невозможно избежать неприятностей зимы, как делают журавли, хотя насчет предвидения будущего я, может быть, не хуже журавлей.
А что касается до свободы передвижения в продолжение моей жизни, то мне так же далеко до этих птиц, как и до способности летать. «Сначала удерживали меня недосуги по житейским делам, потом непрерывные и сильные лихорадки так изнурили мое тело, что я кажусь себе теперь чем-то таким, что хуже меня самого. Припадки четырехдневной лихорадки более 20 раз повторяли свой круг, и теперь, повидимому освободившись от них, я дошел до такого изнеможения сил, что не отличаюсь в этом отношении от паутины. Всякий путь для меня непроходим, всякое дуновение ветра для меня опаснее, чем сильное волнение для пловцов. Мне необходимо укрыться дома и ждать весны, если не изнемогу от болезни, внедрившейся в мои внутренности». Но это писал скорее всего какой-нибудь из поздних клерикалов.
В третьем письме к Кандидиану автор сравнивает его с Демосфеном, в четвертом упоминает о Диогене и Клеанфе и т. д. В заметке, относимой «ко времени царствования Юлиана», 12 «Великий Царь» говорит о пределах человеческого познания, в котором интересны зоологические представления автора. 12 Письмо 16 по Гарнье.
«Кто хвалится, что приобрел знание сущего, должен объяснить природу малейшего из видимых существ и сказать, например, какова природа муравья. Поддерживается ли в нем жизнь дыханием и воздухом? Разделено ли костями его тело? Скреплены ли его суставы? Сдерживается ли положение его жил оболочкою мышц и желез? Простирается ли его мозжечок по хребтовым позвонкам от верхней части головы до хвоста? Сообщает ли он движение и силу своим членам тканью нервной плевы? Есть ли в нем печень и в печени желчный пузырь? Есть ли почки, сердце, бьющиеся и кровевозвратные жилы ( артерии и вены, по современной терминологии ), грудобрюшная плева и другие? Гол ли он или покрыт волосами (?!), однокопытен (. ) ли или с раздельными ступнями? Сколько он времени живет? Как муравьи рождаются один от другого, и долго ли рождаемое пребывает в чреве? Отчего не все муравьи пешеходы и не все крылаты. «Кто хвалится знанием существующего, пусть объяснит сперва природу муравья, а потом уже рассуждает о силе, превосходящей всякий ум! А если не объял ты своим ведением даже природу маленького муравья, то как же хвалишься, что постиг своим умом непостижимую силу божию?».
Вот, это уже настоящий апокриф! Такие анатомические подробности, особенно о действии нервов и о кровообращении, едва ли существовали в древности, несмотря на миф о Клавдии Галене, отце всех врачей, «написавшем 500 сочинений по медицине в 20 томах», когда не было еще и бумаги. Особенно курьезны с нашей точки зрения два письма «От имени императора Юлиана к Великому «Царю», потому что по всей видимости сам же Юлиан и был «Великим Царем», а не какой-нибудь монах. Вот, — первое из них.